Много лет великий артист выезжал в Юрмалу. Иногда с родителями — популярными артистами эстрады Марией Мироновой и Александром Менакером, иногда с женой и дочерью. Об этом сохранились воспоминания латвийских и московских журналистов, знакомых семьи.
"Встреча с ним произошла в санатории "Яункемери" в один из августовских дней, — вспоминал известный латвийский журналист и писатель Александр Ольбик, встречавшийся с артистом в 1983 году. — Накануне Андрей Миронов записывал на радио две песни, специально созданные для него Раймондом Паулсом… На один из вопросов относительно его внетеатральных и кинематографических интересов Миронов ответил так: "Мемуаров я не пишу, стихов не сочиняю, рыбалкой не увлекаюсь. Здесь, в "Яункемери", каждый день бываю на берегу залива, где великолепно отдыхается и… работается. Дело в том, что в нашем театре готовится пьеса для двух актеров и называется она "Скамейка". Поскольку я буду одним из исполнителей этой постановки, сейчас мне приходится вживаться в нее, находить новые линии сценического поведения, проигрывать жесты, движения… Для этой цели я облюбовал в дюнах очень симпатичную оранжевую скамейку, вокруг которой, собственно, и будет развиваться все действие пьесы…
Миронов был одет в сорочку навыпуск — в сине–белую клетку со стоячим воротничком, в шортах, на ногах — кроссовки. В руках он держал пачку сигарет "Марлборо" и коробок спичек. Он ни секунды не стоял на месте и все время был в движении. Подходил то к одному, то к другому лифту… У него было прекрасное настроение, он много курил, сидел нога на ногу…
"Передайте читателям, что артист Миронов находится в отличном здравии, в чем, кстати, не последнею роль сыграл юрмальский санаторий "Яункемери". В нем я отдыхаю почти каждое лето…" – сказал на прощанье артист.
Москвичка Ольга Лебедева встречалась с артистом в Яункемери. В 1970–е он приехал туда отдыхать — с супругой и родителями – великолепными артистами эстрады Марией Мироновой и Александром Менакером.
"Тем летом я отдыхала под Ригой с двумя своими подружками Маринками, а подстроила нам эту встречу мама одной из них, "тазовская агентка" (агент информационного агентства ТАСС) Тамара Александровна, в просторечии Тамарсан… Начало отдыха в Юрмале не предвещало ничего интересного, хотя стояла страшная июньская жара, но был еще совсем не сезон. Но — настал день. Тамарсан остановилась посреди пляжа, как вкопанная, с глазами, как у бешеной селедки, и промолвила: "Вот и Он!". Поначалу я не могла понять, кто же это — Он? На пути у нас стоял удивительно неспортивный, довольно плохо сложенный, какой–то, я бы даже сказала, бесформенный мужчина лет под сорок. Он был в несуразных длинноватых темных плавках (я еще не знала, что это последний писк американской моды), с пробивающимся брюшком, с листком подорожника на носу и в зеркальных очках. Картину довершали то ли мокрые, то ли сальные ржаво–соломенные волосы… Мне, 20–летней девчонке, он показался усталым мужчиной в возрасте. Короче, не моей "весовой категории". Он не вписывался в мое тогдашнее представление о знаменитостях. Вдруг со скамеечки поодаль раздался почему–то знакомый голос: "Тамарсан, что ж Вы своих не замечаете?.. Подходите, поболтаем, которая ваша дочка?.. Ах, вот эта, похожа, располагайтесь". На скамеечке восседали дама в сарафане и мужчина, читающий газету, причем казалось, что он как бы обернулся в нее со всех сторон, скрылся от посторонних глаз.
Оказалось, что это родители — Мария Миронова и Александр Менакер. Дальше последовало: "Андрюша, поздоровайся с девочками, — это дочки Тамарсана, ты ее не помнишь, а мы с ней иногда здесь разговариваем…"
Тут человек, который стоял у нас на пути, и которого назвали Андрюша, слегка повернул голову, тем движением, как только он один умеет, улыбнулся своей лучезарной, но грустной улыбкой и перед нами сразу же предстал знакомый с детства актер Андрей Миронов. Он вдруг как–то помолодел, и фигура его подтянулась. Теперь мы, девчонки, застыли, как парализованные, с разинутыми от удивления ртами. Пауза затянулась. Андрей хихикнул, сказал что–то типа "мое почтение" или "с вашего позволения", приподнял в шляпном жесте руку и отошел в сторону, ближе к морю. Когда мы очнулись, то увидели, что по пустому пляжу гордо дефилирует стройная невысокая женщина в бирюзовой чалме из полотенца и такого же цвета махровом длиннющем халате. Она при ближайшем рассмотрении оказалась актрисой Ларисой Голубкиной…
Общаться с Андреем было легко: он не выстраивал защиты ни перед нами, ни перед благодарной, редкой пляжной публикой, хотя тесным общение это не назовешь. Он всегда называл нас Оля–Оля и Марина, хотя мы ходили строем Марина–Оля–Марина, и всегда интересовался — теплая ли водичка в море… Пару раз Андрей заходил в воду и начинал смешно отфыркиваться и отплевываться, но плавать в Рижском заливе ему и не разрешали после операции.
Редкие разговоры у нас с Андреем были о погоде и о природе. Робели и благоговели перед ним мы только в первый день. А когда услышали: "Андрюша, не ходи в воду, простудишься! Лариса, скажи ему, он же твой муж", "Мама, я не маленький!", "Да, он мой муж, а не ребенок!", — то почувствовали себя гораздо свободнее. Перед нами предстал обычный человек, взрослый ребенок, великовозрастный маменькин сынок в клещах двух женщин, которые никак не могут его поделить. За эти три–четыре дня, что мы виделись с Мироновыми на пляже, сцены, разыгрываемые всеми участниками, не менялись и роли были четко распределены. Главная роль всегда была за Марией Мироновой, Менакер — либо суфлер, либо сторонний наблюдатель, Голубкина напоминала статистку, а Андрюша — для меня Андрей Александрович — мастерски разыгрывал эпизоды. Вероятно, трудно и неловко актёрам появляться перед публикой без грима, в цивильной обстановке, в пляжной одежде, поэтому все действующие лица держались немного натянуто. С одной стороны Мироновым хотелось уединения, отдыха, а с другой было скучно, так как развлечений, кроме пляжа, никаких: «Тихая семейная жизнь. Ужас!» («Соломенная шляпка»).
Ох, если б тогда в свои двадцать я знала, что, к сожалению, все проходит, я бы запомнила или записала каждый момент встречи с Андреем Мироновым. А Маринки не постеснялись бы сделать четкие фотографии, вопреки всем запретам. Говорят, вернее, кто–то из мироновских жен писал, что это был один из редких случаев, когда семейство собралось вместе, да еще на отдыхе…".
И все же вместе Мироновым еще раз суждено было собраться на взморье. Судьбе было угодно, чтобы это произошло накануне трагической смерти актера.
В начале гастролей Театра сатиры в Риге в августе 1987–го Миронов вместе с Ларисой Голубкиной и дочкой Машей жили в гостинице "Юрмала". Когда умер Анатолий Папанов, театр оказался в сложной ситуации. Гастроли отменить было уже невозможно. Дирекция театра попросила Миронова заменить умершего коллегу в спектаклях, где он играл. С этого момента у Миронова почти не было свободного времени. Нагрузка была тяжелейшей. В тот роковой августовский день рядом с Андреем Мироновым на Рижском взморье по странному совпадению оказались его самые близкие родственники и друзья. Мама, Мария Владимировна, первая жена Екатерина Градова с дочкой Машей Мироновой, вторая жена Лариса Голубкина с дочкой Машей Голубкиной, режиссер Алла Сурикова, только что закончившая съемки "Человека с бульвара Капуцинов", Григорий Горин, известнейший нейрохирург Эдуард Кандель… Все они отдыхали, а Миронов работал. Потом Екатерина Градова рассказывала, как вечером 14 августа ждала с Машей Андрея на ужин — он должен был приехать к ним в пансионат "Булдури" после спектакля из Риги. "Маша вдруг очень занервничала, попросила, чтобы ее отвезли в Ригу на машине. На спектакль. Ей показалось, что папе плохо. Так и сказала: "Он умирает!" 14–летнюю девочку отговаривали, потому что отец не любил, когда она бывала за кулисами. Но она все равно поехала. "Маша сидела в зале, когда он упал, вырвалась, побежала за сцену, за кулисы. Потом ее как–то оттеснили, но в ней просто звериная сила проснулась. Она одна ехала с отцом на машине, когда его повезли в больницу, держала его за руку".
Руководитель клиники нейрохирургии доктор наук Янис Озолиньш установил, что у Миронова произошел разрыв аневризмы, сосуда, снабжающего кровью передние части головного мозга. Разрыв был огромным, больше 2,5 сантиметра. Ситуацию усугубило и то, что кто–то из врачей еще в театре сунул Миронову в рот нитроглицерин, сосудорасширяющее вещество, которое могло только увеличить кровотечение. (За 9 лет до этого у него случился внезапный приступ резкой головной боли, видимо, тогда произошел надрыв аневризмы, и, если бы болезнь распознали и прооперировали, Миронов мог бы жить очень долго).
Два дня хирурги поддерживали жизнь артиста, обдумывая варианты операции, но, по сути, они уже ничего не могли сделать — начались необратимые изменения в мозгу. Андрей Миронов умер не приходя в сознание… Когда о смерти сына сообщили Марии Владимировне, она не закричала и не заплакала, а только сказала: — Это мой конец. Моя Хиросима. Я не верю, этого не может быть, так не бывает...
После похорон Голубкиной деликатно сообщили, что у Миронова немаленький долг в кассу взаимопомощи театра. Долг погасили с трудом. Потому что всенародно любимый артист денег не оставил – не скопил…
